Борис Пастернак. "Доктор Живаго"

Здравствуйте, друзья! Знаете ли вы, что в 1937 году к открытию канала Москва-Волга, который строился руками заключённых, «Литературная газета» опубликовала забавную картинку карикатуриста Наума Лисогорского под названием «По широкому раздолью»? По этому каналу плыл пароход, корабль советских писателей, которые были заняты разными делами, занимали разные места и были разными и по размеру. Не трудно догадаться, что каждому из них была отведено место, как сегодня бы сказали, согласно рейтингу. В центре картинки на верхней палубе – самая крупная фигура в графском камзоле с галунами и  в высоких ботфортах – догадались? Конечно, «красный граф» – Алексей Николаевич Толстой! Он вальяжно облокотился на капитанскую рубку, из которой выглядывает крошечная головка в капитанской фуражке – это другой советский писатель, имя которого вам сегодня ничего не скажет. Память сохраняет для будущих поколений только действительно важные имена, события и детали. Графский камзол и ботфорты Толстого более похожи на ливрею и сапоги лакея. Несомненно, Лисогорский знал, что рисовал, руководствуясь правилом «умный поймёт».

Есть на этой картинке и «место блаженного». К пароходу подцеплена утлая лодочка без вёсел и паруса. Её связь с огромным пароходом осуществляется при помощи каната, который почти перетёрся, осталась тонкая ниточка, и она вот-вот оборвётся! На лодке высится странное сооружение, напоминающее скворечник, из него выглядывает … Борис Леонидович Пастернак. Ещё интереснее, что лодка движется в противоположную сторону от парохода, в прямом смысле – против течения. За год до этого, в 1936-м, Пастернака в статьях той же «Литературной газеты» упрекнули в «отрешённости от жизни» и в «мировоззрении, не соответствующем эпохе» и потребовали идейной перестройки! Так что картинка Лисогорского была в тему.

Чем же не угодил Советской власти поэт-лирик и философ? Ведь ещё в 1935 году он писал восторженные письма Сталину, благодарил за скорое освобождение родственников Анны Ахматовой, потом посвятил вождю два стихотворения. В 1935 году Сталин своей рукой вычеркнул фамилию Пастернака из списка представителей научной и творческой интеллигенции, которые должны были быть репрессированы. «Оставьте его: он небожитель!» – махнул рукой Сталин и процитировал строчки своего любимого грузинского поэта Николаза Бараташвили: «Цвет небесный, синий цвет…», переводчиком был Пастернак. Кстати, переводы стали единственным источником его существования, после того, как его «оставили». Его «отрешенные от жизни», «идеологически чуждые» стихи были непонятны массовому читателю (читай – безграмотной толпе), и их перестали издавать. Но это была ещё не казнь. В «лицо собственной казни», по словам самого Пастернака, он заглянул в 1957, когда передал миланскому издателю Д’Анджело невычитанную рукопись романа «Доктор Живаго». Собственная казнь? Значит, знал, предвидел? Что ж тогда жаловаться?

А он и не жаловался! Заставили написать покаянное письмо и отказаться от Нобелевской премии – выполнил. Исключили из Союза писателей – не протестовал. Хотя, что толку в протестах и жалобах?

Зачем вообще поэт взялся не за своё ремесло? Неужели нельзя было свою духовную биографию изложить ямбом или хореем? Тем более, к художественной составляющей произведения у уважаемых мэтров литературы были претензии посерьёзнее, чем возмущение партократии идеологически чуждым содержанием. «“Доктор Живаго” – жалкая вещь, неуклюжая, банальная и мелодраматическая, с избитыми положениями, сладострастными адвокатами, неправдоподобными девушками, романтическими разбойниками и банальными совпадениями» – это мнение не кого-то, а Владимира Набокова (у него, самого, конечно, «сладострастных адвокатов» и «неправдоподобных девушек» не было, взять хоть «Лолиту»)! А вот ответ Пастернаку от коллег по литературному творчеству, весьма известных и уважаемых советских писателей:

«… Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи… Возвращаем Вам рукопись романа “Доктор Живаго”».

Ну, тут, по крайней мере, всё ясно: «не может быть и речи», мы, «люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей»… – Нас много, а Вы один, на своей лодочке против течения! Когда я в первый раз прочла этот роман, признаюсь, моё мнение о нём полностью совпало с набоковским. Не покидало ощущение некой искусственности, надуманности сюжета, только язык, волшебный язык Пастернака завораживал. Стихи – это лучшее, что тогда я увидела в романе. Я подивилась тупости совдеповских чиновников, которые не издали роман в Советском Союзе, вынудили автора отдать рукопись за границу и сделали ему ошеломительную рекламу.

Кто-то скажет: «А вот не отдавал бы роман заграничному издательству, подождал бы немного, тогда ничего бы плохого не было!» Действительно, можно было подождать, например, как Булгаков! Вдова потом бы издала. Чего уж тут, до смерти меньше года оставалось! Это всё равно, что родить ребёнка и спрятать его в подвале или сразу закопать. Потом всё равно откопают, и, может быть, даже оживят!

Помню высказывания своих коллег, которые прочли роман в 1988 году, когда его официально признали и издали. «А что запрещали-то? Чего тут антисоветского?» Действительно, что такого крамольного написал Пастернак в своём романе? Что революция – это величайшая трагедия, которая разъединяет людей, разрушает семьи, лишает их иллюзий? Что в этом нового? Как же тогда романы Шолохова, Фадеева, Фурманова? Кто-то возразит: но они-то написали об этом по-другому! По-другому, это – как? Сцены насилия и жертв у этих авторов выписаны более натуралистично и кроваво.

Может быть, дело в главном герое – Юрии Живаго? Потомок богатейшей династии, разорённой мошенниками, остался сиротой, но не пропал в том старом, «буржуйском» времени – был окружён вниманием, теплом, получил образование. В новом, справедливом обществе революционных завоеваний у него отняли всё: дом, жену, навсегда разлучили с детьми, лишили любимой работы. Единственная возможность жить так, как хочется – опроститься, опуститься на самое дно, в жены взять дочку кухарки, ходить по дворам и колоть дрова. За смертью духовной следует смерть физическая – осталось только задохнуться в трамвае.

Пастернак показал, что революция делает с мягкими, добрыми, интеллигентными мальчиками, которые так и не смогли забыть обиды, носят рану в душе. Для них открываются неисчерпаемые возможности излечиться от комплексов, стать железными комиссарами стрельниковыми-расстрельниковыми.

На мой взгляд, самым крамольным в романе Пастернака является ощущение, что нигде нельзя спрятаться, никуда нельзя убежать. Все его герои в постоянном бегстве, изгнании. Странная, «неправильная» Лара никуда не может скрыться от растлившего её Комаровского. Ни замужество, ни новая любовь не дают ей гарантии, защиты. Революция ничего не меняет, не может её оградить от домогательств. Оказывается, новой власти нужны такие, как Комаровский; получив высокий пост и должность, он неуязвим. Ей остаётся только, исчезнуть, раствориться, пропасть без вести.

Жена Юрия – Тоня вынуждена уехать с детьми за границу, её высылают вместе с отцом профессором. Они с Юрием обречены на вечную разлуку.

Весь роман – бесконечное бегство по кругу. Остановишься – умрешь.

Детский писатель и врач Владимир Голяховский вспоминал свою поездку в Переделкино к Корнею Чуковскому, почти единственному, кто не боялся поддерживать дружеские и добрососедские отношения с Пастернаком после исключения того из Союза писателей и шельмования в прессе. Действительно, чего на восьмом десятке бояться всяких бармалеев? Вот как Голяховский описывает разговор со своим шофёром:

– Что это за книга такая, которую написал Пастернак? Действительно она такая плохая?

– Ну, не такая уж плохая, – ответил я уклончиво, не желая провоцировать долгий разговор.

– Вот и я так думаю – если власть сильно ругает, значит, книга должна быть хорошая.

Ещё скажу, что я видела три экранизации этого романа. Все три мне не понравились. Роман не об этом. Поспорьте со мной, пожалуйста!

Ольга Кузьмина. 1 февраля 2021 года